Центральным действующим лицом произведения С. Кржижановского, вне сомнений, является директор Пушкинского кабинета. Его глазами мы наблюдаем за происходящим, он является источником причудливого видения, и фабульная структура новеллы сведена к его фигуре: Долев после напряженной работы в течение дня почувствовал себя очень утомленным, вследствие этого ему приснился удивительный сон в его кабинете, и после пробуждения директор написал фантастический рассказ, на который «уважаемая редакция, в лице замреда, недоумевающе пожала плечами». Его причудливые фантазии порой доводят повествование до гротеска. И, наконец, обратившись к названию новеллы, можно усмотреть в нём нечто более глубокое, нежели чернильные рисунки гения на полях рукописей. «Рисунок пером» - это рисунок и Долева. Через призму сознания директора мы видим все происходящее. Только в его руках находится перо. У спутника Пушкина « в складчатой белой тоге» был стилос, у поэта – хлыст, а вечное перо Самосейкина не работало. Этот «рисунок» является работой воображения Долева, оно нарисовало всё увиденное нами, и в этой работе виденье и взгляд директора на современность (Гроцяновский, Самосейкин), на далекое прошлое (человек в белой тоге) и на вечное, непоколебимое и необъятное (А.С. Пушкин). Однако вопреки всему вышесказанному автор точно определил место Долева в произведении. Он часть (доля), он спутник бессмертного гения, не первый и не последний директор Пушкинского кабинета. Перо само бежит по строчке («перо побежало по строчке» - олицетворение), руки врастают в подлокотники (метафора) и во время видения «он мог только одно: наблюдать». К тому же несдвигаемую с мертвой точки работу Долева закончил фантастический рассказ, а скорее – заменил.
В первую очередь стоит отметить несколько необычное стечение обстоятельств, знаково подчеркнутое троекратным звонком телефонного аппарата. Не всегда после окончания рабочего дня услышишь настойчивый гул телефона в кабинете, такой настойчивый, будто ты обязан там быть.
Долева сама судьба («доля») прервала за скучной и остановившейся работой, дав возможность написать нечто необыкновенное, интересное и живое.
С. Кржижановский намеренно стирает грань между реальностью и сном, в то же время не теряя реальности сна и некоторой призрачности реальности. Всё это начинается после звонка в кабинете Долева (развитие действия).
Начиная рассматривать рисунки поэта, директор уже погружается в свои мысли, его разум затуманивается («рисунки проходили перед ним»). Появляются «кресты», «странные процессии», «длинный гроб на упругих рессорах катафалка», и резонансом к этим образам становится «веселый росчерк» самого поэта, превращающийся в птицу. Кажется, уже ожила бумага, кажется – мы уже во сне Долева, но это ещё реальность, это лишь доказательство жизни в рисунках гения. Когда же мы погружаемся в видение директора, то наряду с абсолютно фантастичными описаниями встречаем такие уточнения автора: «мирно щипавший штрихи травы» ; «конь несся над краем листа» ; «скрылись за чернильной линией холма»; «бумажный воздух». Сигизмунд Кржижановский напоминает об иллюзорности происходящего, однако это не мешает нам верить в то, что всё происходящее было на самом деле. Интересно заметить, что подобные уточнения исчезают во время разговора Пушкина и Самосейкина и фантастический рассказ приобретает черты обыкновенного повествования, будто бы рука гения оживляет даже то, что никогда не было живым и не существовало.
С помощью виртуальности автор собрал воедино различные эпохи, различных людей и даже мифологические образы и картины.
Характерная для творчества С. Кржижановского интертекстуальность («мозаика цитации») с успехом используется и в этой новелле. Конь из «Медного всадника», превращающийся в мифологическоее существо – Пегаса, присутствие древнегреческого философа («человек в белой тоге»), особенности пейзажа («лавровые кусты»), и, наконец, восклицание Долева: «Иппокрена!» после того, как из-под копыт коня брызнул искристый луч – всё это, в первую очередь, связывает автор с фигурой А.С. Пушкина, тем самым подчеркивая его бессмертие, нравственную глубину и вечность творений, уходящих корнями во все эпохи, в прошлое, настоящее и будущее.
Контраст с личностью классика русской литературы составляют «маститый пушкиновед» и поэт Самосейский.
Их образы наиболее полно раскрывают не комичные нотки автора в начале рассказа, не жалкий вид в конце видения, а их появление на рисунке, точнее, внешний вид, в котором поэт и Гроцяновский предстали перед читателем: «они были покрыты чернильными брызгами пыли; галстук Самосейкина съехал почти что на спину, а из прорванных локтей чёрного сюртука профессора торчали его голые натруженные мозолистые локти».
Зачем С. Кржижановский усиливает контраст в образе профессора, называя его до перехода на рисунок «почтенным» ? Не «прорванными» ли локтями сюртука пушкиновед заслужил почтение? В своей академической скрупулезности, избыточной придирчивости он совершенно не видел сущности поэзии, её истинной ценности и красоты, не сводящейся к «точной документации и анализу материалов» - всё это бессмысленно для постижения тайны гения, но профессор упорно не желал понимать это.
Банальная насмешка автора над Гроцяновским начинается с его поиска материалов «по поводу того, в бане или у колодца возникли пушкинские стихи…» и заканчивается «прорванными локтями». Дальше мы можем только сочувствовать ему – «натруженные мозолистые локти», неугасаемое желание искать и анализировать («кинулись навстречу скользящим в воздухе строкам»; «спотыкаясь о камни, они падали, подымались снова»)…
На рисунке он несчастен, невообразимо далёк от цели, «забрызган чернильной пылью» жизни в неустанных поисках, а в жизни он «маститый пушкиновед профессор Гроцяновский».
Видение будто открывает души героев, стирает внешнюю оболочку. Рисунок показал и истинное лицо, и сущность Самосейского.
Начнем с того, что в жизни поэт – Самосейский, а на рисунке – Самосейкин. Явный комизм виден в интерпретации фамилии автором – это снижает серьезность как самого поэта, так и его поэзии.
Самомнение, присущее многим бесталанным людям, у Самосейского обнаруживается, когда он «выражает горестное недоумение по поводу того, что в альбоме нет его стихотворения».
В отличие от профессора Самосейкин комичен до самой последней минуты, каждый штрих его фигуры высмеивает ему подобных. Первое характеризующее поэта слово – «запыхавшийся». Отчего же? Не от погони ли за признанием собственных произведений «галстук Самосейкина съехал почти что на спину», не от желания ли самоутвердиться за счет приобщенности своих стихотворений к гениальным поэтам («стихотворение, посвященное Пушкину»)?
Учитывая год написания рассказа (1934), можно провести параллель между Самосейкиным и героем романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита» Иваном Бездомным, который не больше поэта из новеллы Сигизмунда Кржижановского имел способностей к изящному творчеству и к настоящей поэзии.
Точку в образе горе-поэта ставит ситуация с вечным пером. Кроме «тщательности» Самосейкина больше ни одно его качество не говорит в его пользу. Он способен лишь подражать («подражая человеку в чёрном сюртуке»), и когда не выходит ничего (что очевидно!), искать «причину неудачи» в пере, хотя причина, конечно, в нём самом. Присутствие такой художественной детали, как вечное перо, у героя, не имеющего поэтического дара и не способного оставить в вечности ни строки, делает его образ сатирическим. Абсурдно иметь предмет для сочинительства, который будет существовать дольше, чем написанные им строки.
Поэзия не терпит резкого, небрежного отношения, когда «навстречу скользящим в воздухе строкам» кидаются опрометью, когда расчленяют стихотворение на составные части и неустанно рассматривают каждую букву, когда в слепой увлеченности не видят главного – простого и чарующего смысла. Вот от таких резких движений «строки теряют контур и расплываются, как дым».
Авторский «перехлёст» в образах создает игру на опережение между героями. Нет точной расстановки по значимости между образами. Пока мы наблюдаем за конём, кажется, что вот он, центральный образ, однако появляются профессор и поэт и, смещая Пегаса с главной позиции, обращают всё внимание на себя. Затем их заменят двое: черный и белый, и теперь они центральные образы новеллы. Когда же Пушкин на коне исчезает и видение скрывается, остается полное ощущение, что все нити произведения сплелись в одну, которая привела к постижению гения. В лаконичной речи поэта, в недосказанности и загадочности нет хорошо выделенной, окончательной точки, повествование не привело к определенному выводу по отношению к жизни и творчеству А.С. Пушкина, как бы подчеркивая тот факт, что постичь гений умом, именно понять, а не прочувствовать, невозможно.
Возвращаясь к «перехлёсту» образов, стоит отметить, что каждый герой в большей или меньшей степени в определенный момент держал инициативу в своих руках, оттесняя других к периферии. В новелле нет второстепенных персонажей, и одновременно каждый из героев успевает побывать им (кроме Пушкина) .
Эффект внезапности, присутствующий с начала произведения («Долев вошел…ставший внезапно очень тихим кабинет»; «тут внезапно Долев почувствовал»), небывалая стремительность движения новеллы, которую задают невообразимо быстрые и лёгкие прыжки коня («широкой рысью двинулся вперед», «конь нёсся над краем листа, ныряя в облака и из них выныривая»), неожиданное растягивание пространственных и, несомненно, временных (Долев проспал всю ночь) рамок («плоское пространство бумажного листа разворачивающимся свитком неслось...»), нарастающий пульс директора («всё чаще стучал в висках»), который едва успевал следить глазами за происходящим, бешеная погоня Самосейкина и Гроцяновского за чернильными строками – всё это, говоря словами С. Кржижановского, «несётся впереди», и угнаться за действием новеллы составляет немалых усилий.
Разворачивающийся в длину (пространство - «как свиток») и сжатый в ширину (время – всё пролетело перед глазами) хронотоп произведения, наравне с «перехлёстом» образов и стремительностью повествования – вот что создаёт атмосферу сна, ощущение полной погруженности и Долева, и читателя в видение.
Помимо всего прочего Сигизмунду Кржижановскому удалось несколько прояснить смысл отсутствия на рисунке Пушкина Всадника с метафорическим уклоном (змей, уцепившийся за хвост коня), упомянуть геральдические символы на гербе государства Российского и параллельно сделать вывод о значении культуры Древней Руси.
Согласно научному трактованию, изображение с Георгием Победоносцем на российском гербе означает следующее: воитель на коне, копьем поражающий змия, олицетворяет христианство, пришедшее на Русь в X веке из Византии, следовательно, «волнообразный гад» является символом язычества на Руси.
В данном значении герб, бывший до 18 века гербом Московского княжества, обрел общегосударственное значение и был помещен в центр изображения двуглавого орла. Произошло это при Петре Великом. С. Кржижановский, опираясь на мнение самого А.С. Пушкина, осторожно отмечает, что итоги петровских реформ, европеизация и стремление полностью искоренить язычество негативно повлияли на жизнь России.
Попрание змея, полный отказ от истории Древней Руси - языческой, со своими традициями, верованиями, обрядами - губителен для России.
Потому «волнообразный гад, высвободившись из-под копыт, уцепился ртом за конец длинного конского хвоста», потому до самой последней минуты повествования конь и змей были неделимы.
Приняв православие, живя по христианским канонам, не стоит забывать то, что осталось от Древней (языческой) Руси – старые традиции, верования. Только с национальной и исторической памятью возможно сохранение самобытности русской нации, укрепление самосознания и сохранение нравственного стержня русского человека. Пушкин любил и ценил Русь Древнюю – мифологическую, языческую, славянскую, народную, такую, без которой невозможно представить современную литературу.
Не европейский, а старинный, патриархальный уклад жизни ценен в России – это понимал А.С. Пушкин, и, к сожалению, не хотел понимать (или принимать) Петр Первый.
Конь ожидал своего Всадника, того, кто приемлет прошлое России, настоящее и с верой смотрит в будущее, того, кто «с радостно горящими глазами» встретит его, кто не поднимет на дыбы, а «нежно обнимет за шею», легко оседлает и унесется вместе с ним вперед, он ожидал гения – А.С. Пушкина.
С такой непостижимой легкостью одним росчерком пера С. Кржижановский поднял до незримых высот личность Пушкина.
Оседлав коня, гений не покрылся бронзой, не увековечил себя, он остался таким же живым и открытым для каждого. Кажется, и конь под ним лишился бронзового одеяния, обретя чувства и жажду к жизни («нервно стриг воздух ушами»).
Поэт смотрит на нас с пространства белоснежного листа живым и смущенным взглядом, из его стихотворений звучит «бесконечно милый сердцу голос», и каждое слово, написанное рукой гения, обретает сокровенный, тайный, особенный для каждого смысл.
|