Никонова Оксана Рафаэлевна

Вечер, снег, и пилигримы

Все спешат найти приют.

В светлом доме херувимы

К матери пугливой льнут.

Стук встревожил – так настойчив,

Беспощаден и суров.

Дверь распахнута – и что же:

Чёрен гость шагнул в проём.

«Где здесь Моцарт?

Мне он нужен!»

А лицо суровей стужи.

Но Констанция молчит –

Завтра вновь прийти велит.

Где же Моцарт?

Он в трактире –

Наслаждается игрой,

Скрипача слепого видит

И зовёт его домой.

Но решается Сальери

Это чудо показать.

Для чего? Было забавно

Музыку свою узнать

В заунывной старой скрипке.

Гений слушает с улыбкой –

«Дон Жуана» узнаёт,

Мысли устремив в полёт.

Но идёт за ним по следу

Зло, притягивая беды,

Чёрный гость глядит в окно:

«За тобой слежу давно…

Ты судьбою был любимый

И от демонов хранимый,

Скоро твой ударит час

И покинешь вовсе нас…»

Чёрный гость идёт к Сальери,

Тот обиду свою мерит,

Ропщет он на небеса

Вот уж битых полчаса.

И не в силах он смириться,

С мыслью этою ужиться,

Что божественный талант

Не в его сейчас руках.

Люто друга ненавидит,

Выхода уже не видит,

Как о жалости забыть –

Моцарта решил убить.

Чёрный гость вполне доволен,

Что Сальери злобой болен,

Вынут яд из тайника –

Гость из тьмы сильней пока.

И сидит он с ними третий –

Моцарт лишь его заметил:

Потеряв души покой,

Упивается игрой.

Осушён бокал – яд выпит,

Слёзы на лице Сальери.

Гением не стать злодею –

В это после он поверит.

И летит из мрака вечность,

Звёздами вовсю сверкая.

Переходит быстротечность

В поле без конца и края.

Не умрёт вовеки Моцарт,

Душу в звуках изливая,

В музыке его высокой

Зримые картины рая…

Ковтун Андрей

ученик 11 "А" класса МБОУ СОШ № 3

…Всю ночь он думал, кто же это был,

Кто в свете дня, опутав себя тайной, приходил.

Известное событие – прескучно,

Такими так и брызжет жизнь,

А вот когда событье, тьмой залито,

Пустило корни страха в сердце у тебя,

Тогда и сон покинет ложе,

Упрекнув сердито за то, что ты позволил

Трепетать душе зазря.

А может, не зазря?

А может быть, мой друг,

Ты устремишься в полночь в залу?

И в тишине ты тишину нарушишь,

И обольёшься сладкими слезами,

И погрузишься в тайники души…

Моцарт в ночь, покинув спальню,

Неслышно для себя прошёл

В ту комнату,

Где с ранних лет нашёл

Всё, что дышало и жило

В окне и за окном,

Что пахло и цвело

И что в душе его хранилось,

Что осеняло мир людей

И что к движению стремилось,

Нашёл и отдал в клавиши и звуки,

В которых счастье жить -  и боль разлуки,

И холод злобы, жар любви,

И радость, и печаль,

И кротость, и безумство

Находим…

Убранство комнаты блестело стариною,

Окно отворено было, и холод

 Давал возможность гению вздохнуть,

Раз уж не удалось уснуть.

Всё меркло, свет луны не посещал,

Свеча одна

В тяжёлом канделябре

Угасала.

А мысль страдальца нашего терзала:

«Кто был тот странный человек?

И почему я не смыкаю век…

В игре, быть может, покой придёт,

Мне только бы отвлечься…»

За мыслью пальцы уж легли на инструмент.

Свет заструился, заливая звуком

Весь дом.

В регистре нижнем он отчётливей акцент

Всё делал, ожидая, что покинут муки.

А сердце Моцарта всё жёг

Неслышный, но до боли ощутимый

Тот чёрный, чёрный, одинокий, нелюдимый,

Кто вместо гения за клавесином мог

Ночами мерзостно касаться

Нежнейших клавиш – и смеяться,

Невольно трепет посылая в безмолвную обитель Рая,

Туда, где недоступны взорам

Растут и воскресают звуки.

Он душу Моцарта терзал,

Её прекрасных черт его касались руки.

Но вопреки всему мелодия плыла,

Ничто не нарушало стройный ход.

Гармония, размеренность и чистота была,

И сладостью налит отчётливый аккорд.

Неверный звук иль сорванная нота –

Бывает всё в минуты забытья.

Но то, что грянуло, было далёко

От песнопений райских!

Вне себя

Страдалец бросился от инструмента прочь:

Бывает, тяжкие даёт обличья ночь

Всем теням от предметов грубых…

Молитвой налились немые губы.

Он не заметил, как свеча погасла,

Как свет её сияние луны сменило.

Вот в мертвенном молчании застыла

В углу фигура, виденная ясно.

То было не видение, о нет!

От тени шифоньера отделившись,

Фигура, низко опустив главу,

Ступила в свет луны,

Стремясь придать определённость виду своему.

В то время Моцарт, будучи объят

Невыразимым страхом,

Отходил назад,

Несвязную молитву вторя.

Мой друг, ведь нет печальней горя,

Чем потерять рассудок свой!

Незваный гость был облачён

В затёртый плащ старинного покроя.

Но то неважно, ведь ни глаз,

Ни рта не видно было.

Не было лица!

Перчатку красную стянув,

Пришелец правою рукой

Нарушил звуков строй

Сквернейшею игрой.

Ногой притоптывая в такт,

Заканчивал он «Флейты» первый акт.

Он трясся весь в беззвучном смехе,

Коверкая великое творенье,

Но, к счастью, тьма объяла

Его мерзкое стремленье –

Моцарт проснулся в свете дня.

Одевшись, вышел он из спальни,

И, совладав с сердечной частотой,

Спустился вниз,

Где кто-то наполнял игрой

Очнувшийся от ночи дом.

- Сальери? Право! Здесь…

Не ожидал тебя.

- Решил я ранее поговорить с тобой.

- Случилось?

- Нет, но знаешь ли…Порой

Не удержусь, не повидав я друга.

- Тут душно. Может, выйдем мы из дома…

- Уж нет ли у тебя опасного недуга?

- Нет, нет! Смешно признаться.

Знаешь ли? Кошмар приснился.

- Всё пустяки.

Тут и глупец не удивился б.

Пойдём! – Сальери, встав, сказал.

Последовал за Моцартом. – Ах, да!

Перчатки я с собой не взял.

- Ну ничего! На клавесине?

Принесу, - с улыбкой дружеской,

Порядком успокоясь,

Вернулся Амадей в большую залу.

На юмор и веселие настроясь,

Он к инструменту подошёл
И замер…

К несчастью, взор перчатки красные нашёл.